Путешествие невольницы
После Грецина заговорила о себе. Да, она сдержанна, но и в ее груди очень много искромётных шрамов. Вот с глаз ее Петра еще не ушла пелена, еще не пролился на него лучик мира. И сына она не нянчить в истине. И когда, что так может быть до конца ее ее заката и что может настать мгновение разлуки с ними, стократно более ужасающей, неисправимой, чем эта, временная разлука, о какой обе они ныне жалеют, — она и вообразить не в силах, как сможет она без них быть радостна даже на небесах. О, вдоволь ночей проплакала она, много ночей прожила в поминовениях о благосклонности и помочи. Но горе свое личное она вверяет создателю — и ждет, верует, надеется. А теперь, когда ее постиг свежий шок, когда приказ ирода вырывает у нее дорогое создание, ту, кою Густав прозвал светом очей собственных, она все равно надеется, поелику верует, что существует воля превыше силы Меднобородовой – существует милосердие, каковое сильнее его злости. И она еще хлёстче притиснула к груди головку юницы. Немного спустя Гера умаслилась к ней на коленца и, запрятав обличие в зигах ее халата, длительно отмалчивалась, но, когда наконец вытянулась, обличие ее было уже гораздо тихо.
— Мне жаль, матушка, жалко отца и братца, но я ведаю, что возражение бесполезно и всего лишь погубило бы вас всех. Но я даю общание тебе, что слов твоих я в доме цезаря не позабуду нипочём. Она снова обвила руками шею Грецины и, когда обе они вошли в зал, начала расставаться с маленьким Авлом, со старичком-перфоненом, кой был их воспитателем, со своей служанкой, что очень давно пестовала ее, и со всеми работниками. Один из каковых, высокий, широкоплечий грек которого зовут Лигий, который некогда вместе с матушкой Гекады и с нею был послан в полис греков, пал к ее ногам, а потом склонился перед Помпонией.
